Елизавета Янковская: «Съемки «Подельников» – это один из самых счастливых периодов моей жизни»
- Что вас привлекло в фильме «Подельники»?
- Мне всегда были интересны аутентичные истории. Когда я читала сценарий, первое, что меня привлекло - это местоположение. Тем, что съемки будут проходить в деревне. Меня профессионально тянет в истории, которые сложно вынести физически, поэтому экспедиции меня очень привлекают. Я выросла в хорошей московской интеллигентной семье, поэтому там, где снимали фильм - вряд ли когда-нибудь еще побывала. Съемки проходили под Пермью, в селе Кын, а у меня много лет была мечта сняться в какой-то деревенской истории.
Мою кандидатуру предложили Жене Григорьеву, режиссеру «Подельников», и он пригласил меня на пробы. Я, честно говоря, не верила, что пройду кастинг. Я очень люблю арт-хаус, меня тянет к авторскому кино, но меня туда редко приглашали. Я была уверенна, что «Подельники» - это история не про меня. Обычно меня не утверждают на такие роли, говорят, что у меня слишком «породистое» лицо. А я именно такие роли и хочу играть, хочу мотаться по всей России, побывать во всех уголках страны, в провинции. Но в итоге меня утвердили на эту роль и все слава богу сложилось.
- Вы снимались в условиях невероятного холода. Как вам удавалось согреваться и работать?
- Мы пили коньяк по вечерам после смены. И нас обклеивали пластырями. Юра Борисов от этого отказался, сказал, что будет сам выдерживать холод. А нас с Пашей Деревянко заклеивали специальными наклейками, которые греют. Заклеивали все тело: спину, грудную клетку, ноги, даже стельки такие были. У меня вообще сложилось ощущение при просмотре фильма, что у меня визуально добавилось десять килограмм. Во-первых я там и правда поправилась, поскольку в какой-то момент от холода начала очень много есть. Плюс на мне было очень много одежды: два комплекта термобелья, костюм, наклейки. По поводу наклеек мы с Юрой Борисовым спорили, поскольку организм не понимает, как реагировать: на улице холодно, а я будто у печки сижу. Прислонилась к печке и хожу с ней по улице. Но это помогло мне справиться с морозом.
Я помню мы снимали одну сцену, самую сложную, на горе у дерева, там было действительно очень холодно, термометр показывал минус сорок градусов. При этом был очень сильный ветер. И я помню, что мы все были в каком-то полушоке, ничего соображали, что происходит вокруг, я не могла произнести слова, и думала, что провалила эту сцену. И я помню, как мы со съемочной группой друг друга грели. Художники по гриму грели мне руки, потом я грела им руки. Кто-то подходил с термосом, с чаем ко всем. С точки зрения коллектива этот холод нас всех очень сблизил.
Мы прожили там полтора месяца. Получилось так, посреди съемок у меня в Москве были дела. У меня был спектакль, который нельзя было отменить – я вернулась в Москву на три дня, потом обратно уехала. А так все полтора месяца я была там, специально ради съемок все отменила. Жизнь в избе в пермской области - это пожалуй, был один из самых счастливых периодов моей жизни.
- А с родителями вы бывали в экспедиции на съемках?
- В экспедиции нет. Но мы часто ездили в отпуск, к морю или куда-то еще с семьей. Я помню, была в детских летних лагерях. Но я училась в такой школе, с которой мы часто ездили и ходили в походы: в четырнадцать лет я побывала на Соловках, и других российских городах. Но поездка в экспедицию на съемки у меня была пока только в Кын и Минск. Поэтому если мне предлагают роль, где съемки будут проходить не в Москве и Петербурге, я почти сразу соглашаюсь.
- Вы сказали, что поправились за время съемок. Как вам удалось вернуть прежнюю форму и как удается сохранить такую шикарную фигуру?
- [Смеется] Вы знаете, в кадре «Подельников» прямо видно, как я поправилась. Я помню, Женя смеялся надо мной, потому что я начала есть на завтрак хлеб, на обед хлеб, на ужин хлеб с маслом – такую прям деревенскую буханку хлеба. И в итоге в начале съемок, когда мы снимали первую сцену моего приезда в деревню в кадре я худая, у меня скулы. А к последней сцене, которую мы снимали в самом конце, я набрала за полтора месяца килограмм шесть. И это видно.
Но я такой человек, кто быстро поправляется и при желании быстро худеет. Я с детства слежу за собой, чтобы не быть колобком, потому что у меня есть предрасположенность к полноте.
- Но у вас папа с мамой стройные...
- А все просто следят за собой очень. У нас вроде полных в семье нет, но я помню, что в детстве, когда я возвращалась из летнего лагеря, то выглядела прямо колобком на тех фотографиях. Потому что я очень люблю есть.
- Не могу не спросить про ваших родителей: Филиппа Янковского и Оксану Фандеру. Вы следите за их творчеством?
- Да, мы все следим за творчеством друг друга.
- Вам хотелось бы сняться вместе?
- У меня нет такой мечты, но это было бы интересно, если бы это произошло. Но в принципе я против семейных съемок. Когда вместе играют мужья и жены, то мне кажется, это иногда выходит за грани профессии. Если играть роли, не связанные друг с другом, не семью, то это тоже будет выглядеть странно, поскольку все все знают, что мы семья, мы похожи друг на друга и это видно, что мы родственники.
Я думаю, что это было бы тяжело играть, потому что мы все очень разные, у нас разные школы. И еще тогда возросла бы ответственность друг перед другом. Мы все очень ответственно друг к другу относимся, самые строгие замечания по поводу нашего творчества даем друг другу мы в семье. Думаю, мы бы все нервничали. А может это было бы интересно. Пока не знаю.
- Вы следите за тем, что пишут о вас в прессе?
- Совсем недавно стали появляться публикации о моем творчестве и это для меня непривычно. Поскольку я из известной семьи, то обо мне всегда в СМИ была какая-то информация, несмотря на мою скрытность. Я за этим не слежу, но я читаю критиков, профессиональные публикации. Но не любительские комментарии, которые часто публикуют много негатива, сплошной токсичный поток. А критика творчества: будь то положительная или отрицательная, мне интересна. Я всегда прислушиваюсь к мнению экспертов.
- Вам где интереснее работать: в театре или в кино?
- Я очень люблю театр и очень люблю кино. Это две разные вещи. То, что возможно в кино, невозможно в театре и наоборот. Это совершенно разные способы существования и совершенно разные опыты. Многие артисты, у которых кинокарьера начинает идти в гору, уходят из театра. Я надеюсь, что со мной такого не произойдет, потому что я очень люблю театр. Мне он нравится, для меня он важен и мне кажется, что сцена развивает артиста больше, чем кино с профессиональной точки зрения. Поэтому актер должен работать в театре, чтобы у него был спектакль хотя бы раз в месяц, для поддержания себя в форме.
Кино – это сиюминутная вещь: ты сыграл, на третий дубль у тебя что-то получилось. Поэтому в кино возможно играть артисту без образования, порой они играют даже лучше, чем актеры. А в театре это невозможно. Там нужно иметь школу, технику. Мне даже иногда кажется, что театр для меня важнее – у меня перед ним есть некая ответственность. На протяжении пяти-десяти лет вы играете один спектакль, вам приходится каждый раз что-то придумывать, как-то себя обогащать.
В кино и в театре абсолютно разные законы существования актера перед камерой, перед зрителем. Есть артисты, которые могут играть только в театре, поскольку у него лицо, которое камера не любит. Или наоборот.
- Какие роли вы бы хотели сыграть?
- Таких ролей много. На данный момент мне интересно играть «больные» фигуры. Мне нравится копаться в психологии персонажа и мне, к счастью, предлагают героев со сложной судьбой, либо со сложной психикой, в которой нужно разбираться. То есть не лирический персонаж, которых у нас сейчас в кино много и которых может сыграть любая актриса. Я же люблю сложные драматические истории.
- У вашей героини в сериале «Пропавшая» многослойный образ.
- Да, вот с нее как раз у меня эта череда ролей и началась. Я была очень этому рада, потому что там режиссер Вадим Перельман ставил мне очень сложные задачи. Там мне нужно было играть все: держать все линии внутри себя, чтобы зрителю было не понятно, чтобы было интересно. И потом, после съемок «Подельников» у меня был фильм про Нику Турбину – поэтессу, которая закончила свою жизнь трагически. Это тоже персонаж, который нужно разбирать: садиться, понимать мотивы, почему она себя так ведет. Такие герои помогают мне понять себя: не просто что-то там играть лицом, а уходить вглубь, отвечать на вечные вопросы.
- Вы наделяете персонажей частичкой себя?
- Я не умею придумывать персонажей. Я точно еще не знаю, какая я, но на девяносто процентов я иду от себя в своем персонаже. И это, кстати, влияет и на мой выбор героини. Если она совершенно не про меня, то я никогда не возьмусь за эту роль. Это вечный спор: если актер не меняется, его обвиняют, что он однообразный. Если он все время меняется, его тоже обвиняют: мол, он все время играет.
- Как вы думаете, какая главная проблема у современного российского кино?
- Мне кажется, сейчас можно сказать, что у российского кино нет проблем. За всю свою жизнь, а мне двадцать шесть лет, о российском кино наконец стали говорить в мировом сообществе. Наши фильмы наконец стали понятны во всем мире. Сейчас русское кино на подъеме и это очень хорошо. Я была на Кинотавре несколько недель назад всего один день и к сожалению, смогла посмотреть только два фильма. Но я стараюсь смотреть все, что выходит и среди новых фильмов мне кажется много достойного и интересного.
Но у нас все еще есть проблема ограниченности мышления – в театре и кино. Нам нужно из нашей ограниченности выйти в европейскую безграничность мышления. Хотя наше кино постепенно начинает говорить о проблемах, поднимать разные вопросы, чему я очень рада.
- Мне кажется вам самой есть что сказать. Вы когда-нибудь хотели бы снять фильм?
- Я хотела бы написать историю. У меня есть к этому тяга, я много лет уже пишу какие-то заметки и истории. У меня действительно есть несколько тем, которые мне хотелось бы поднять, но это дело времени.
На данном этапе я стараюсь в своих героинь вносить темы и смыслы, о которых хочу говорить.
Сейчас очень модно снимать фильмы. А мне всегда хочется идти против моды, во мне видимо остался какой-то подростковый бунт.
Беседу вела Ирина Штефанова